Почему сказки эстета Уайльда получились столь нравственными?

Как я уже писал, сказки Уайльда нередко обвиняют в излишнем декорировании, перегруженности деталями. И в этом ещё один парадокс этого писателя.

Дело в том, что, с одной стороны, стиль сказок Уайльда признаётся одним из самых простых и ясных. Недаром специалисты считают их одними из самых подходящих текстов для изучения английского языка.С другой стороны, эстетство Уайльда тоже даёт о себе знать. Он славился как приверженец искусственной, окультуренной красоты. Поэтому описания природы и лиц у него чрезвычайно шаблонны, в то время, как для нарядов Инфанты или ювелирных украшений он не жалеет эпитетов. Более того — красоту природы он любит подчёркивать сравнением с искусственными вещами — Луну сравнивает с блестящим щитом, а глаза с зелёными бериллами.

Б. Шоу:«Уайльд был так влюблен в стиль, что он никогда не сознавал опасности откусить более, чем сможешь прожевать. Иными словами — опасности нагрузить стиль более, чем способно вынести произведение».

Уайльд действительно был страстно влюблён в форму. Когда сказку «День рождения инфанты» перевели на французский, Уайльд написал следующее: «По стилю — это моя лучшая сказка. Мне она виделась в черных и серебряных тонах, а на французском языке она превратилась в розово-серебряную». А о сказке «Соловей и Роза» он писал так: «Мне нравится, когда сказка несёт множество смыслов и значений, потому что мне дороже всего форма, а не содержание. Когда я начинал писать сказку, я не задумывался над содержанием; я всеми силами старался придать очарование форме, скрывающей множество тайн и разгадок».

Вот тут-то мы и подходим к разгадке главного парадокса Оскара Уайльда. Не выносящий натурализма и «полезности» современной литературы, Уайльд писал в предисловии к «Дориану Грею»: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и всё» и там же — «Всякое искусство совершенно бесполезно». Эти два афоризма уже не просто «общие места навыворот», это жизненное кредо Уайльда. И что же оказалось — следуя за красотой формы, за эстетикой, он неожиданно приходит к этике. Оказывается, нравственные поступки — милосердие и самопожертвование — более прекрасны, чем все бериллы и розы. Возможно, на эту мысль выводил уже сам сказочный жанр.

В сказках Уайльда внутренняя красота может служить как бы отражением красоты внешней (уродство Мальчика-Звезды — как наказание за душевную чёрствость), а может радикально ей противопоставляться (душа карлика оказывается намного прекраснее хорошенькой Инфанты).

А бывает, что именно нравственный подвиг заставляет героев жертвовать своим счастьем и красотой. Такова история Счастливого Принца, чем-то похожая на легенду о Будде Шакьямуни. Всю жизнь Принц проводит в прекрасном саду и замке, огороженный от всех несчастий мира высокой стеной. После смерти Принц становится высокой золотой статуей и начинает замечать, сколько в мире горя и несчастья. И пусть Ласточка долго расписывает Принцу экзотичные прелести южных стран — всяческих «розовых ибисов, которые длинной фалангой стоят на отмелях Нила и клювами вылавливают золотых рыбок» — Принц отвечает ей: «Всё, о чем ты говоришь, удивительно. Но самое удивительное в мире — это людские страдания. Где ты найдешь им разгадку?». В результате Принц с помощью ласточки отдаёт страждущим свою золотую кожу и бриллиантовые глаза, оставляя себе лишь дешёвое оловянное сердце.

Ю. Кагарлицкий:«Уайльда упрекали за эту сказку в проповеди филантропии. Но послушаем, что сам Уайльд говорил о филантропии в своей статье „Душа человека при социализме“: „Благотворительность является до смешного несоответственной формой частичного восстановления справедливости, или же сентиментальной подачкой, сопровождаемой обычно наглыми попытками со стороны сентиментальных благодетелей распространить свою тиранию на их (бедняков — С.К.) частную жизнь. А почему они должны быть благодарны за те крохи, что перепадают им со стола богачей? Они должны были бы принимать участие в самом пиршестве“. Нет. „Счастливый принц“ — не о филантропии. Герой этой сказки отдаёт не крохи со своего стола, а всего себя».

Замерзает помощница Принца — Ласточка, сносят и самого Принца, заявив, что «в нём уже нет красоты, а стало быть, нет и пользы». Но именно оловянное сердце и мёртвая птица оказываются для Бога самыми ценными вещами во всём этом городе.

И вот в этом моменте Уайльд ничуть себе не изменяет. В его сказках реальность чаще всего зла и несправедлива. Благородные душевные порывы героев обычно приводят их к гибели, а добро побеждает только за гранью этого мира. Даже счастливый конец сказки «Мальчик-звезда» разрушается последними фразами: «…в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном».

Более того — жертва может быть оказаться совершенно напрасной и бесполезной. Гибель Соловья во имя Любви не просто не помогает студенту очаровать возлюбленную, но и заставляет окончательно разувериться в этом чувстве («Какая глупость — эта Любовь. В ней и наполовину нет той пользы, какая есть в Логике. Она ничего не доказывает, всегда обещает несбыточное и заставляет верить в невозможное. Она удивительно непрактична, и так как наш век — век практический, то вернусь я лучше к Философии и буду изучать Метафизику»).

Добро оказывается также неутилитарно (бесполезно), как и истинное (с точки зрения Уайльда) искусство. Нравственный подвиг может быть прекрасен сам по себе, и чем безнадёжнее он — тем прекраснее.

К сожалению, мудрость этих сказок не остановила Уайльда в его эстетских «играх с огнём». Несмотря на то, что сборник «Гранатовый домик» он посвятил Констанции Мэри Уайльд, его интерес к супруге резко падает. Писатель всё чаще вращается в сомнительных кругах молодых людей, порождая множество слухов о развратных оргиях. Особенно старается опорочить имя Уайльда лорд Куинсбери — отец Альфреда Дугласа — одного из любовников писателя. Оскорблённый Уайльд подаёт на лорда в суд, но в результате сам обвиняется в «актах содомии, совершённых им с дюжиной молодых людей». Уайльд на процессе остроумно парирует обвинения, цитирует Платона, и не подозревает, что его ждёт плачевный финал — два года тюремного заключения. Из тюрьмы Уайльд вышел духовно сломленным изгоем. Его оставляют многие друзья, а его жена с сыновьями эмигрирует, сменив фамилию семьи на Холланды. Уайльд тоже принимает псевдоним Себастьян Мельмот и переезжает во Францию, где проживёт совсем недолго.

Буквально за 2 года до смерти опального писателя — в 1898 году — появляются и первые русские переводы его сказок. Характерно, что первыми перевели «Счастливого принца» и «Преданного друга», где особенно ярко звучала тема социальной несправедливости. В 1908 году российские цензоры даже изъяли из продажи сборник сказок, где в числе прочего присутствовал и «Молодой король» Уайльда. Причиной, наверняка, была не столько сказка, сколько поясняющее предисловие, где говорилось, что в сборник включены произведения писателей, «задавшихся целью указать даже детям младшего возраста на несправедливость современного социального строя и на средства борьбы с этой несправедливостью». А в 1912 году выходит первое собрание сочинений Уайльда, куда войдут и переводы сказок, ставшие впоследствии каноническими («Счастливый принц», «Рыбак и его душа» — в переводе К. Чуковского и «Соловей и Роза» в переводе М. Благовещенской).

Сам же писатель умер ещё в 1900 году в возрасте 46 лет. Перед смертью Уайльд примет католичество, но умрёт, как и жил, эстетом. Его последними словами станет горестное замечание об обоях в комнате: «Убийственная расцветка! Одному из нас придётся отсюда уйти». Уйти придётся Уайльду. Зато его сказки переживут и писателя, и безвкусные обои…

Предыдущие статьи цикла об Уайльде:1) В чём заключается главный парадокс творчества Оскара Уайльда?2) Как Оскар Уайльд начал писать свои сказки?